В рамках российской экономики 1990-х гг. - первого десятилетия
XXI века для того, чтобы прогнозировать динамику потребительского поведения, необходимо разобраться в том, какое влияние оказывают трансформации на более глубинные слои, определяющие формирование поведения: социальные установки и ценностные ориентации. Поэтому для того, чтобы планировать последствия экономического решения в рамках конкретной фирмы, издатель вынужден обращаться к изучению законов человеческого поведения, механизмов формирования стереотипов и моделей экономического поведения.Для исследования динамики глубинных социокультурных компонент поведения представляется целесообразным исследовать динамику потребления в отношении культурной продукции, поскольку потребительское поведение в этой сфере избирательно, определяется не физическим или социальным выживанием, а более гибкими потребностями, наиболее полно и ярко отражает изменения в ценностях и социальных установках общества.
Потребительское поведение в сфере материальных благ (продуктов питания, одежды, бытовой техники и т.п.) определяется достаточно жесткими требованиями (выживания - питание, тепло, сексуальная привлекательность, - и социальной приемлемости - соответствие ожиданиям социального страта, общества в целом). Что же касается потребительского поведения в отношении продуктов культуры, то здесь наблюдается значительная избирательность: нет жестких биологических или социальных требований и ограничений.
Этот выбор оправдан также мобильностью потребительского поведения. В самом деле, инвестиционное поведение российских граждан сдерживается мощным недоверием ко всем инвестиционным институтам (банкам, предприятиям, инвестиционным и пенсионным фондам и компаниям и прочим финансово-кредитным учреждениям) и потому с трудом поддается изменению. Трудовое поведение в своей сути определяется глубинными взаимосвязями между мотивацией и результативностью усилий, для изменения этих взаимосвязей, по некоторым оценкам, необходимо поколение или даже несколько поколений.
Таким образом, мы будем рассматривать динамику одного типа экономического поведения - потребительского - как наиболее мобильного и наиболее полно отражающего интересующие нас процессы в культуре общества.
Сегодня в России экономическая ситуация меняется достаточно быстро в сравнении со скоростью изменений таких компонент человеческой психики, как социальные установки и ценности. Стереотипы поведения, основанные на прежних ценностных ориентациях и установках, меняются значительно медленнее, чем экономическая реальность, что заставляет исследователей обратиться к латентным механизмам формирования этих стереотипов.
Личность, ее свойства и формирование индивидуального опыта являются предметом изучения психологии. Мы же обратим внимание на процесс формирования ценностных ориентаций, социальных установок и, на их основе - формирования экономического поведения групп индивидов в социуме.
2.1. Ценности и социальные установки как социо-культурные регуляционные механизмы поведения (отрывок).Установка характеризует предрасположение, предуготовленность человека к активности в определенном направлении и включает в себя наряду с когнитивным эмоциональный и поведенческий компоненты. Эмоциональный компонент представляет собой некоторый элемент системы ценностей индивида.
Категория ценности отражает придание положительных (привлекающих) или отрицательных (отталкивающих) значений. “Любое утверждение или объект, за которые человек борется или хвалит их, принимает, добровольно использует, несет расходы для их получения (объект) или подтверждения (идея), является позитивной ценностью. Все, чего человек избегает, что отклоняет, находит предосудительным или атакует, является негативной ценностью”
.Когнитивная теория говорит, что организм развивает свое ожидание будущего на основе последовательных событий, которые происходили в прошлом, и поведение этого организма зависит от его ожиданий и ценностных ориентаций. При этом, развитие ожиданий относительно связей между ситуацией, действием человека и результатом происходит на основе накапливания опыта и анализа его в терминах вероятности. Принятие решения (т.е. формирование поведенческой диспозиции) основывается на “вероятно-ценностной матрице”, которая содержит произведение значимости ожидаемого результата на вероятность его достижения.
Социальная установка - это соединение верования и ценностной ориентации. Социальная установка является трехкомпонентной и включает 3 составляющие: когнитивную (верование), эмоциональную (ценность) и деятельностную (поведение).
Верование (или вера) определяется комплексом знаний относительно двух и более познавательных категорий, которые нельзя определить друг через друга. При этом, уверенность человека в своем веровании определяется практикой: когда убеждения человека оказываются правильными в 100% случаев, то человек обладает полной определенностью в отношении своего верования, в 50% случаев - неопределенностью, в 0 случаев - полным неверием.
Таким образом, люди стремятся организовать свои верования в определенные структуры - верованиями нулевого порядка называют неоспоримые доводы (например, вера в то, что мы можем доверять информации об окружающем мире, полученной с помощью органов чувств; вера в то, что мнения авторитетов, например, мамы, безошибочны), от которых зависят другие верования: первого, второго и т.д. порядка.
Верования могут носить как целостный, нерасчлененный характер (миф), так и логически дифференцированный и иерархизированный характер (рациональность). Однако следует отметить, что в обоих случаях - мифологического или рационального (и их комбинации) способа организации верования - определенность верования основана на вероятности воплощения того или иного ожидания, или еще точнее, на возможной интерпретации события в подтверждение или опровержение верования. Т.е., рациональность, возможность познания и логического объяснения мира и его закономерностей - это одна из разновидностей верований нулевого порядка. А следовательно, она не менее мифична, чем сказка, рассказанная ребенку мамой, или религиозная догма
.Отсюда вполне логично вытекает следующее определение мифа: “Миф есть фундаментальная форма строения реальности”. Л.Г. Ионин указывает на совпадение этого определения с предложенным А.Ф. Лосевым: “Миф - это обобщенное отражение действительности в виде чувственных представлений или, точнее, в фантастическом виде тех или других одушевленных существ”, “миф есть... наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей степени напряженная реальность,... наиболее яркая и самая подлинная действительность”; “реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности”
.А.А. Потебня так характеризует мифологический тип мышления: "В мифе образ и значение различны, иносказательность образа существует, но самим субъектом не создается, образ целиком (не разлагаясь) переносится в значение. Иначе: миф есть словесное выражение такого объяснения (апперцепции), при котором объясняющему образу, имеющему только субъективное значение, приписывается объективность, действительное бытие в объясняемом". Но, как показал В.А. Лефевр, субъективное может быть объективным. Это возможно не только потому, что субъективное одного человека может быть воспринято и адекватно интерпретировано другим, но и потому, что сам субъективный мир может быть выявлен в каждом конкретном человеке и описан в “объективных” терминах.
Т.И. Райнов, переходя в своих аксиологических воззрениях от неокантианства к феноменологии, определяет культуру через ценности: "Совокупность ценностей, как опредмечивающих единств, есть культура". По его концепции, "теория ценностей, феноменология творчества есть философия культуры"
.Соединение ценностей (как эмоционального компонента), верований (как когнитивного компонента) и поведения образует социальные установки.
...
. 2.2. Социально-экономические трансформации как переход от мифологизма к рационализму в культуре и поведении потребителей.Те или иные аспекты социально-экономических трансформаций были предметом анализа практически всех ученых-гуманитариев в последние годы. Тем не менее, как пишет А.Ю. Согомонов: “Посткоммунистический прорыв застал мировую макросоциологию буквально врасплох”
.Так, в культурологии и отчасти в философии существует трактовка этих изменений как смены мифов, или замены эмоционально-мифологического мышления рациональным и прагматическим (Е. Авраамова, О. Здравомыслова и И. Шурыгина) или, напротив, замещения научно-логического мышления мифологизированием (Р. Зобов и В. Келасьев, а также А. Ахиезер и И. Яковенко
).На преобладание в российском этническом характере склонности к аффективному мышлению и мифологизированию указывают многие исследователи-культурологи (А.С. Ахиезер и участники его семинаров) и философы (Р. Зобов, В. Келасьев), социология же, оперируя понятием “социокультурное” вместо “мифологическое”, описывает те же явления с точки зрения культуры. Так, Е.А. Ермолин, ссылаясь на С.С. Аверинцева, пишет: “символическое мышление на Руси было формой богомыслия. Это мышление в субстанциях, противоположное мышлению в функциях, мышление статичными образами... Практически всегда ценностный центр русской культуры пребывал вне ее актуального контекста, в ином, высшем бытии. Символизм, перенятый у Византии, из учения Дионисия Ареопагита..., был доминантой русской культуры вплоть до
XVI века”. “Символически явленная абсолютная реальность, согласно традиционной логике, есть универсальный принцип бытия, его неизменная основа. История только раскрывает значение символа, но не вносит принципиальной новизны в его суть”. Согласно В.В. Зеньковскому, истина познавалась средствами “мистического реализма, который признает всю действительность эмпирической реальности, но видит за ней иную реальность; обе сферы бытия действительны, но иерархически неравноценны; эмпирическое бытие держится только благодаря "причастию" к мистической реальности”. Е.А. Ермолин, анализируя тексты и художественное искусство Руси, считает моментом начала отхода населения Руси от “мистического реализма” и обращения к “мышлению в функциях” XVI век. Если опираться на предложенную Е.А. Ермолиным хронологию, то “зачатки” модернизационных процессов, жестко проводимые в жизнь Петром Великим, предстанут как вполне закономерное, естественным образом затребованное самим российским обществом явление.В рамках нашей проблематики это соображение весьма важно, так как позиция Е.А. Ермолина позволяет определить социокультурные корни модернизационных процессов в России, начавшегося еще несколько столетий назад смещения общественного сознания на Руси от мистического, мифологического типа мышления к рациональному.
Кс. Касьянова указывает на сравнительно большую силу культуры (как совокупности интериоризированных норм и правил) для русских людей, нежели для американцев и западноевропейцев, Б. Ерасов объясняет это сравнительное преобладание социокультурных компонент географическими просторами и этнической неоднородностью российской державы, которая из-за этих факторов нуждается в некотором объединительном принципе
.Таким образом, как показывают К. Касьянова, Б. Ерасов, моностилистическая культура являлась естественным и единственным приемлемым типом культуры для русского национального характера. Однако процессы глобализации и индивидуализации затрагивают сегодня и Россию, внося новые возможности для реализации потребностей и целей индивидов.
В результате процессов глобализации и индивидуализации происходит не только частичный отказ от “устаревших” норм и представлений, от ставших неэффективными элементов культуры, но и некоторый отказ от самого прежнего типа культуры как определяющего в поведении. Именно это явление описывается как переход от мифологического к рациональному поведению, т.е. определяемому не культурой (верованиями и обычаями), а соображениями прогнозируемой пользы, выгоды, вычисляемой на вероятностной основе (“вероятностно-ценностной матрицы”).
Проникновение в нашу жизнь и возникновение на российской почве новых типов культуры, что заметно, в частности, в возникновении новых моделей потребительского поведения в отношении книжной продукции, заставляет обратиться к понятию культуры, введенному в социологию М. Вебером, Э. Дюркгеймом, Т. Парсонсом.
В рамках данной работы мы будем опираться на представления о культуре Э. Дюркгейма, которые он высказал в работе “Об общественном разделении труда
”), как о механизме социального воспроизводства и наследования, передающем от поколения к поколению исторические конструкции посредством различных способов социализации и, таким образом, ограничивающем индивидуальное сознание. Э. Дюркгейм отмечает, что “когда относительно сильное убеждение разделяется некоторым сообществом людей, оно неизбежно приобретает религиозный характер”, религию же Дюркгейм характеризует как “сжатое выражение всей жизни коллектива в целом”. Источником современных верований и институтов является область сакрального как особая символическая система, которая характеризует историю каждого народа. Отметим, что модернизация, согласно взглядам Дюркгейма, есть переход от механической солидарности в обществе к органической солидарности, и христианство для Дюркгейма - наиболее завершенное выражение модернизации религиозных форм, включения религии в контекст обществ с органической солидарностью.Различные народы и государства характеризуются преобладанием различных религиозных направлений. О влиянии религиозной традиции на русскую культуру подробно пишет И.Д. Афанасенко. Религиозные основы развития европейской цивилизации рассматривал немецкий социолог М. Вебер
.В работе “Протестантская этика и дух капитализма” М. Вебер показал, что протестантская религия, получившая признание и развитие в ряде европейских и англо-саксонских государств, в самой себе содержит основу для рационализации всех сфер жизни человека, т.е. выведения этих сфер из религиозной “компетенции”.
Э. Дюркгейм, развивая эту мысль, отмечает, что культура изменяется вместе с трансформациями общества и только общества традиционного типа обладают культурой, которая ссылается на структурированную систему ценностей, норм и верований, действительно разделяемых совокупностью индивидов, которые его составляют и организуют общность их поведения. С точки зрения Дюркгейма (в этом его мнение сходно с мнением М. Вебера), культура современного общества претерпевает ослабление коллективных верований священного свойства: “Мало-помалу политические, экономические и научные функции освобождаются от религиозной функции, формируются отдельно... таким образом, все меньше число коллективных верований и чувств, которые остаются и достаточно коллективными, и достаточно сильными, чтобы принимать характер религии”, т.е. религия индивидуализируется, коллективное ослабевает, а индивид “становится объектом некоего рода религии”. “Местоположение богов все более явно отделяется от места жительства людей. Отосланные на сказочные вершины Олимпа или в подземные глубины, они больше не вмешивались лично в человеческие дела... Но только с христианством Бог окончательно уходит из пространства, его царство больше не в этом мире, разделение между природой и божеством становится настолько полным, что оно перерождается в антагонизм”
.Таким образом, тот процесс демифологизации (или сужения сфер влияния верований и представлений религиозного характера, в широком смысле - по приведенному выше определению религии, данному Э. Дюркгеймом, как “сжатого выражения всей жизни коллектива в целом”), или, по М. Веберу, “расколдовывания мира”, который мыслители обнаружили в Европе в конце прошлого - начале нынешнего века, сходен с процессами, имеющими сегодня место в России и выражающимися в изменениях поведенческих стереотипов.
В рамках проблематики нашего исследования мы можем трактовать влияние социально-экономических трансформаций на изменения в культуре российского общества как элемент процесса модернизации, который, вслед за европейскими континентальными и англо-саксонскими странами, сегодня достиг России. Различение в фазах развития между западными государствами и Россией отмечали многие исследователи, начиная с прошлого века и разделения русских образованных людей по убеждениям на западников и славянофилов. Так, И.Д. Афанасенко говорит: “западный суперэтнос опережает Русский суперэтнос на фазу этногенеза: первый вступил на ступень “вторичного смесительного упрощения”, второй - находится на этапе
“цветущего объединения и сложности”, для которого характерно разнообразие форм” (последнее Л.Г. Ионин, в свою очередь, определяет как полистилистический тип культуры).Процесс модернизации подразумевает переход от традиционного типа сообщества к современному обществу. В 1887 г. Ф. Тённис предложил разделение на 2 типа социальных общностей: традиционную общину и современное, или индустриальное, общество. Принадлежность социальной общности к одному или другому типу определяет и преобладающие ценности. Так, в качестве главных особенностей традиционной общины Ф. Тённис называл ограниченную специализацию в разделении труда, поддержание общности на основе прямых личностных взаимосвязей, взаимопомощи, регулирование этих отношений простыми нормами нравственности, решающее влияние религиозных ценностей и верований, доминирование института родства.
В обществе же господствует тип взаимосвязей, основанных на рациональном интересе, формальном праве, а также разветвленная специализация в сфере труда и иных социальных функций, а основными социальными институтами выступают крупные производственные образования, правительственные учреждения, политические партии и т.п. формы социально-функциональных организаций безличного характера.
Австрийский экономист Ф. Хайек, в свою очередь, выделяет в истории человечества две социокультурных системы: "родовой строй", отражающий "примитивные" (или, в ином, возможно, более верном, переводе с ряда европейских языков - “первобытные”) условия существования человечества, сменяется в ходе истории "расширенным обществом" или "расчлененным строем".
“Родовой строй”, или традиционное общество, характеризуется обращенным в себя, замкнутым и самодостаточным обществом, где социальное поведение его членов определяется усвоенными всеми индивидуумами едиными социальными целями, человеческие взаимоотношения основываются на чувстве групповой солидарности и бескорыстных отношениях внутри группы.
В системе современного общества (“расчлененного”, “расширенного” строя) социальные структуры становятся более беспристрастными, а социальная взаимосвязь индивидуумов - менее интенсивной. В таком обществе непосредственное инстинктивное поведение сменяется абстрактным следованием договору, сохраняясь лишь в таких микроскопических социальных группах, как семья. "Расширенное общество" Ф. фон Хайека - общественная система, в которой люди заняты исключительно достижением своих личных целей, необходимое согласование общественных сил определяется их взаимодействием. В обществе разобщенных индивидуумов - торговля на рынке единственно возможный вид социальной интеграции, “свободные индивиды организуют общество на основе договора”. Источником власти становится не государство, а закон и только власти закона нужно подчиняться. Законное государство характеризуется властью закона, а не властью людей. Ф. Хайек писал, что наиболее чистая форма человеческой этики - утверждение в качестве основной задачи человека преследования наиболее эффективным образом свободно выбранной цели не соотнося свои цели с целями остальных людей.
В интересующем нас аспекте влияния культуры на потребительское поведение индивидов данная Ф. Хайеком характеристика “расчлененного” общества весьма важна, так как она подразумевает формирование поведения на основе исключительно рациональных и прагматических соображений.
В плане исследования развития рациональных и прагматических элементов в структуре общественного сознания чрезвычайно интересно вводимое Т. Парсонсом семиотическое определение культуры как совокупности символов и знаков, опосредующих коммуникацию между членами общества и обеспечивающих взаимное понимание и возможность взаимной интерпретации слов и поступков. Очевидно, что это определение культуры, в котором Т. Парсонс подчеркивает функцию культуры для обеспечения взаимодействия между членами общества, уже характеризует иное общество - “расчлененное”, по Ф.Хайеку, или современное (
modern society), по Ф.Тённису.В этом определении, отчасти, выражается понимание модернизации как смены отношения к миру: от ценностно-рационального к целерациональному (по определению социального действия, введенному М. Вебером). Под социальным действием, центральным понятием своей социологической концепции, М. Вебер понимал: “действие человека (независимо от того, носит ли оно внешний или внутренний характер, сводится ли к невмешательству или терпеливому приятию), если и поскольку действующий индивид (или индивиды) связывают с ним субъективный смысл. Социальным мы называем такое действие, которое по предполагаемому действующим лицом (или действующими лицами) смыслу соотносится с действием других людей и ориентируется на него” (именно из-за положения смысла в качестве основы веберовской социологии она получила название понимающей). Наличие социального (“осмысленно ориентированного”, а не только реактивного) действия означает для Вебера наличие общества как такового.
М. Вебер следующим образом определяет указанные выше типы социального действия: целерациональное действие - такое, в основе которого лежит “ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве "условий" или "средств" достижения своей рационально поставленной и продуманной цели”. Ценностно рациональное действие основано на вере в безусловную - эстетическую, религиозную или любую другую - самодовлеющую ценность определенного поведения как такового, независимо от того, к чему оно приведет. Таким образом, для традиционного общества, по М. Веберу, характерно преобладание ценностно рационального действия, для современного же - целерационального.
Айзен и Фишбейн: “Говоря в целом... действия человека обычно вполне рациональны, он методично использует всю доступную информацию... Человек обдумывает последствия своих действий прежде, чем решает, как ему поступить”. Очевидно, что эти слова сказаны в русле концепции
homo oeconomicus (“экономического человека”) А. Смита - поступки человека полностью рациональны и определяются прогнозируемой выгодой, а экономику Дж. Бентам называет “арифметикой удовольствий и тягот”. Здесь уместно попытаться вернуться к историческому периоду, который по оценкам ряда ученых выступает истоком современного общества - период голландской (1580) и английской (1642) промышленных революций - и обратиться к высказыванию великого философа Б. Спинозы (1675 г.): “Разум... требует, чтобы каждый любил самого себя, искал для себя полезного... Под добром я понимаю то, что, как мы наверное знаем, для нас полезно. Под злом же - то, что, как мы наверное знаем, препятствует нам обладать каким-либо добром... Когда всякий отдельный человек всего более ищет для себя собственной пользы, тогда люди бывают более всего полезны друг для друга”.Классик экономической науки А Смит отражает это философское воззрение в своей концепции “экономического человека”, согласно которой человек:
Концепция А. Смита строилась на ценностных представлениях о природе и предназначении человека, которые отражали социокультурные реалии Англии конца
XVII века и в целом Европы XVII, XVIII вв. - на “индивидуализме и рационализме, составляющих основы либерализма - в экономике, политике и культуре”, - как пишет об этом периоде европейской истории А.А. Лебедев.Эта индивидуализация и рационализация составляют суть модернизации западного общества того периода. Для нас, в рамках настоящей работы, важно, что эти же характеристики модернизационных процессов мы обнаруживаем сегодня в России, в частности, в изменениях потребительского поведения, носящих и другие черты модернизации, отмечаемые разными исследователями. Так, Кракауэр видит в модернизации переход к нахождению единичных экземпляров общего принципа рациональности; Н. Луман делает акцент на дифференциации; Леви - на рационализации; Т. Парсонс - на адаптации; Н. Смелзер - на технологических сдвигах и экономизации, переходе от семейно-общинных отношений к экономическим; Г. Зиммель, К. Касьянова, В.Г. Федотова отмечают смещение к прогрессистским воззрениям, изменение течения времени для членов общества (Зиммель: переход от вечного прошлого к вечному настоящему; К. Касьянова, В.Г. Федотова: “раскручивание” времени из циклического, свойственного традиционному обществу, в линейное, характерное для современного общества).
Концепция “экономического человека” в экономике господствовала до Великой Депрессии 1929-33 гг., когда Дж.М. Кейнс вынужден был впервые ввести в модель экономического поведения человека психологизированные элементы, но лишь после войны, в 1951 г., психолог Дж. Катона формулирует постулаты первой психологической модели экономического поведения
:Принцип рациональности, лежавший в основе концепции “экономического человека”, являлся абстрактной конструкцией, которую психологи дополнили аффективной составляющей, а постмодернизационные теории - культурной.
Говоря о модернизации, как о явлении, получившем рождение в европейских странах, невозможно обойти вниманием вопрос разворачивания модернизационных процессов в иных, неевропейских странах. Так, в европейской континентальной (в частности, германской) и англо-саксонской социологической науке активно разрабатывается вопрос различных соотношений в процессах собственно модернизации и сопровождающей их вестернизации - трансформации национальных культур в направлении заимствования элементов западной цивилизации, западных образцов, норм, обычаев и ценностных структур.
О вестернизации, сопровождающей процессы модернизации, пишет С.П. Хантингтон: “Экспансия Запада способствовала модернизации и вестернизации незападных обществ. Ответ их политических и интеллектуальных лидеров на западное влияние принимал одну (или больше) из 3 форм: отвержение как модернизации, так и вестернизации, принятие того и другого, принятие первого и отказ от второго”. Постмодернизационные теории берут за основу именно третью форму модернизации: следование технологическому и экономическому прогрессу при сохранении традиционных элементов в культуре.
Так, американский социолог Дж. Александер, автор периодизации послевоенной социальной теории, высказывает аргументы в пользу неединственности западного пути и его социалистической альтернативы. Здесь Дж. Александер ссылается на таких социологов как Хелпер, Шейдман, Харвей и Лач, Лодж, Валигорский, Этциони, которые, опираясь на работы Лиотаре, Фуко, Хайссене, Рорти, показали возможность постмодернизации - развития вне дихотомии запада/социализма, т.е. развития на основе традиционной культуры.
Разумеется, разные культуры по-разному переживают эти процессы (достаточно упомянуть глубочайшее своеобразие современного экономического и общего развития государств восточной и юго-восточной Азии), на что указывают сегодня западные социологи. Так, постмодернизационные теории делают акцент на признании значения локальных культур и цивилизаций, “их права на собственную судьбу”, отличную от пути развития западной цивилизации, множественности путей развития.
В рамках данной работы необходимо обратить внимание на то, что переход от традиционных обществ к обществам индустриальным (
modern society), или процесс модернизации, сопровождался не только прагматизацией, рационализацией и индивидуализацией, но и связанной с этими процессами ситуацией отрыва от корней, дезориентацией, ощущением утраты целостности: простые нормы, руководящие людьми, первостепенность взаимоотношений между людьми в социальных общностях, относящихся к типу традиционной общины, сменяются разветвленной социальной структурой и безличностью институтов индустриального общества, изменяется полоролевая идентификация. Представляется, что значительный пласт литературной продукции востребован именно в индустриальном обществе, как товар, который а) замещает иные способы реализации традиционных ценностей и потребностей, а также б) помогает индивиду пройти процессы ресоциализации личности, адаптации к новым условиям жизни.В сегодняшней России отмечаются некоторые признаки вестернизации. Так, ген. директор международных книжных ярмарок “Петербургский книжный салон” В.Н. Соколов говорит: “Сузилось жанровое разнообразие литературы, прилавки заполнены "массовой литературой" - детективами, боевиками, "женским романом". Общественное сознание обедняется примитивизмом жизненных целей, вестернизацией житейских идеалов”
.Сегодняшние процессы социально-экономических трансформаций в России обнаруживают многие черты, характерные именно для процессов модернизации. Одной из таких черт является социокультурная динамика.
Так, К. Касьянова, вслед за Ю. Лотманом, указывает на смену типа культуры при переходе от традиционного типа общества к современному: “Проблема, возникающая при трансформации множества локальных однотипных общин-социумов в нацию, заключается в том, чтобы перевести наиболее естественным путем все богатство культурных форм, что было накоплено за тысячелетия всеми предыдущими поколениями, в новые нормативные и ценностные системы... Одновременно с этим переходом меняется сам тип культуры: из “культуры текстов” она превращается, по удачному выражению Ю.Лотмана, в “культуру грамматик”
.“Культура текстов” соответствует традиционному типу общества, в котором сами нормативные системы и их ценностные обоснования существуют как бы в виде совокупности прецедентов. Говард Беккер называет это “сгустками вербализованного опыта”, который фиксируется притчами. Притчи - основная форма передачи опыта от поколения к поколению в обществах традиционного типа... Притчи полны скрытого символизма... Притчи редко сводятся в систему, представляющую собой символ веры или последовательную идеологию. Правда, хаотическая масса притч во многих сравнительно простых опытах хотя и не сведена в кодекс, но, тем не менее, эти притчи часто переплетаются, совместно развиваются и сливаются. Используя биологическую терминологию, можно сказать, что они срастаются таким же образом, как внешние листья цветка, которые вначале растут отдельно, а затем постепенно сливаются в одно целое. В общем, системы ценностей, состоящие в основном из притч, большей частью эксплицитны по содержанию и связям, т.е. привязаны друг к другу чисто внешним образом, первоначально не кодифицированы и почти всегда обладают способностью к срастанию”
.Такой культурный конгломерат усваивается носителем культуры весь как целое и, по-видимому, никогда не рефлексируется. Члены традиционного общества часто даже не имеют никакого представления о том, что те способы, которые они применяют в своей деятельности, пропущены “через нормативные фильтры”. “Выбор был сделан за них предшественниками и причем таким образом, что не видно никаких действительных альтернатив этому выбору”
”.Таким образом, традиционные общества - всегда общества мифологизированные: Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев называют миф “наиболее глобальным фактором адаптации человека к альтернативной среде”. Причинами обращения людей к мифу они считают:
“Для подавляющего большинства людей, за исключением разве что явно выраженных пассионариев, число которых, как правило, крайне незначительно, действует известный закон самосохранения. Альтернативные требования, предъявляемые к человеку, являются всегда угрозой его существованию. Миф же, делая человека невосприимчивым к противоречиям, устраняет угрозу саморазрушения человека. Значит, миф может действительно рассматриваться как важнейшее условие адаптации человека к альтернативному миру... Миф усиливает способность человека воспринимать целостные характеристики объектов и тем самым способствует самосохранению целостных систем”
. И далее: “Для России миф во все времена был важнейшим фактором выживания, что можно видеть на всех этапах ее исторического развития. Это связано, прежде всего, с геополитическим положением России между Европой и Азией, откуда всегда шли взаимоисключающие влияния, которые можно было совместить только в мифе, т.е. в условиях ослабленной чувствительности к противоречиям. На основе последовательного рационализма достичь синтеза столь различных воздействий было просто невозможно”. Функционируют и другие механизмы адаптации, но “... миф как таковой всегда сохраняется как фактор постижения целостных характеристик социума и находится по отношению к другим механизмам в отношении дополнительности”.Позволим себе не согласиться с выводом, который делают Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев (практически противореча сами себе), о мифологизации современного российского общества. Мы склонны согласиться с трактовкой современных социально-экономических трансформаций с точки зрения освобождения сегодня российских граждан от необходимости жить в мире “двойных стандартов” (см. исследования Ю. Левады “Советский простой человек”
).Мы полагаем, что имеет право на существование гипотеза о следующем смещении понятий: “научно-логическое обоснование мира” в советский период носило в значительной мере мифологический характер (или священный, по дюркгеймову определению сакрального: “отделенное, запрещенное, защищенное, объединяющее всех согласных в единое духовное сообщество”).
Р. Зобов и В. Келасьев пишут: “Крушение прежней идеологии, важнейшими компонентами которой были марксистская философия, научное мировоззрение и атеизм, привело к разочарованию не только в них, но и к сомнениям в силе человеческого разума и рационализма вообще”, - мы же не согласны с таким расширительным толкованием “марксистского научного мировоззрения” как “рационализма вообще”.
“Члены российского общества на протяжении длительного времени воспитывались с установкой на борьбу и агрессию. В современной же ситуации к человеку предъявляются иные, часто альтернативные требования (гармонии, терпимости к альтернативным точкам зрения и пр.)”... В этой ситуации “миф является единственным более или менее эффективным средством приспособиться к новым условиям, ибо... миф нечувствителен к противоречиям”
.Кс. Касьянова же утверждает, что происходит смена мифа - одна мифология пытается преобразоваться в другую: “Представляли нам долгое время социализм как общество всеобщего блаженства, а капитализм - как исчадие ада. Теперь мы сделаем все наоборот: представим себе капитализм как источник благоденствия, а социализм - как исчадие ада, и дело с концом. Вроде бы все подтверждается реальностью: народы, выбравшие себе капитализм как принцип организации производства и распределения, действительно создали благосостояние, а мы, выбравшие социализм, пришли к развалу и нищете”.
В качестве новых основополагающих факторов ряд исследователей видит именно рациональность и прагматизм: так, рационализацию и прагматизацию экономических и статусно-ролевых установок отмечает Е. Авраамова на основе исследований формирования среднего класса, проводимых ИСЭПН РАН ежегодно с 1992 г.
Л. Гудков отмечает “стремительное распространение массовой (отечественной и переводной или сделанной под переводную - своего рода "самопал") культуры и литературы, отвечающей чрезвычайно сильной тенденции дегероизации повседневности, усиления ориентаций на сферу частного, повседневного, бытового, деидеологизированного существования, прослеживаемой нами в самых разных сферах жизни... Но парадокс заключается в том, что реальное потребление книг не только не уменьшилось, но и постоянно растет”. С исчезновением прежнего хронического книжного и информационного дефицита структура книгоиздания стала гораздо в большей степени отвечать запросам массового общества, его реальным потребностям и интересам, о чем свидетельствует рост домашних библиотек и книгопокупки. Напротив, массовая культура, в данном случае - массовая литература, теле, радио-, видеокультура, переживает буйный расцвет неподцензурной, нерепрессивной игровой реальности. Ее функция, по Л. Гудкову, - через фикциональную игру воображения внести новые актуальные представления о ценностях современного модернизированного общества (индивидуалистической этике, включая трудовую мораль и достиженческие мотивы, гедонистические ценности), являвшихся откровениями для принудительно депремированного, аскетически-уравнительного общества, ханжеского в силу своей хронической бедности. Отсюда такой интерес к формам, облегчающим психологическую колонизацию душевного мира, - расширению сенсуальности, эротике как основе нерепрессивной социальности и порядка, принятие литературных образцов толерантности - (этнической, национальной) терпимости к социальному неравенству, идеологическому безразличию или "инаковости", короче - быстрое усвоение новых типов и горизонтов социальности. Массовая литература - дамские романы, мелодрама, фантастика, боевики и пр., а также телесериалы ("мыльные" оперы), важнейшая составляющая которых заключается в трансляции фоновых значений другой повседневности, другого мира, - оказывает огромное воздействие на культуру повседневности, в том числе и на рафинирование потребления, ритуалы социальности, основанные на культивации непосредственности, комфорта, домашности, отказе от коллективного миссионерства и коллективных ценностей. Ее дух в целом отвечает общему направлению наиболее значительных изменений постсоветского общества. Основные из них:
- Разгосударствление, разидентификация с властью, проявляющиесяся в крайне низких оценках респондентами всей сферы политического - лидеров, деятельности политических институтов, реформ (в частности - приватизации), в представлении о криминальности и мафиозности государства и экономики.
- Усиление ориентаций на дом, семью, частное существование в неформальной сфере, рост потребительских интересов и ценностей свободного времени. Значимость последних, в первую очередь семьи, и до того выделявшаяся на фоне других ценностных преференций, в последние 2-3 года возросла на 15-25 процентных пункта.
Эта мысль звучит во многих работах: “В настоящее время упал интерес к политике, и человек интуитивно, подсознательно ищет пути к своей частной жизни”. Обсуждавшаяся выше концепция полистилистической культуры, формирующейся в современном российском обществе в ходе трансформаций социально-экономической и культурной среды, предполагает образование разнообразных, разнящихся индивидуально или по группам, стилевых конфигураций в рамках этого “поиска путей к своей частной жизни”.
В.А. Ядов отмечает: “В “позднемодерном” обществе сложности социального самоопределения усугубляются разрывом пространственно-временной координированности места действия личности. Если в традиционном и даже индустриальном обществе место действия, временная перспектива и пространство социальных взаимосвязей как бы стянуты в тугой узел, то в современной жизни человек вследствие активного взаимодействия разных культур с помощью массовой информации идентифицирует себя не только с общностями “здесь и теперь”, но также “там”: и в прошлом, и в обозримом будущем. Личность, таким образом, включается в глобальную систему социального пространства ... Происходит сдвиг от прозрачной ясности социальных идентификаций советского типа (“мы - это народ, открывающий миру и перспективы братства и солидарности всех трудящихся”) к групповым солидарностям “постмодернистского” типа, где решительно все амбивалентно, неустойчиво, лишено какого бы то ни было вектора, называемого социальным прогрессом”.
В.А. Ядов указывает на черты советского общества, характеризующие его как традиционное: “Советское общество в его классической фазе тоталитаризма напоминало традиционное в главном своем качестве - бессубъективности индивида. Социальная идентичность отождествлялась преимущественно с государственно-гражданской. Это находило свое выражение в безусловном требовании принимать официальную идеологию и систему ценностей “советского человека” (см. “Советский простой человек” под ред. Ю.А. Левады), безоговорочном признании и демонстрировании государственно одобряемых верований и суждений, оценок; в ритуализированных схемах всенародного энтузиазма; в совокупности символов признания индивидуального успеха со стороны государства и иных бюрократических структур; наконец, в идеологии осуждения “врагов народа” и инакомыслящих, т.е. тех, кто отвергал свою идентичность с тоталитарно-государственной системой”
.Сегодня же человек вынужден обретать свою личностно-социальную идентификацию: мужчина/женщина, собственник/наемный работник, владелец собственной судьбы. Сегодня Россия переживает становление новой социальной субъектности. Массовый характер приняла ресоциализация всех поколений российского населения, и развитие рынка культурной продукции характеризует ресоциализиционные процессы, поскольку именно культура выступает мощным средством социализации (см., например, Б. Ерасов и др.). Массовая литература служит для самоидентификации человека в мире и социуме, на острую необходимость которой в период трансформаций указывает Л.Г. Ионин, а вслед за ним и др. авторы (например, Стефаненко Т.Г.). Еще раз обратимся к словам Л.Г. Ионина: “Гибель культуры предполагает 2 следствия... Во-первых, распад привычного образа мира влечет за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровнях, а также на уровне общества в целом... Во-вторых, немедленно начинается поиск новых культурных моделей, призванных восстановить мир как целое, пусть иное, чем раньше, но равным образом понятное и упорядоченное”. Сегодня, в результате поиска культурных моделей, российским населением в масштабе страны оказалась востребована массовая культура и, в том числе, массовая литература.
Таким образом, потребление культурной продукции и в частности, продукции массовой культуры (к которой мы относим популярную развлекательную литературу категорий дамского романа, детектива, фантастики, фэнтези) служит процессу социализации и отражает не только потребность в социализации молодых людей, вступающих в жизнь, но и мощную потребность в ресоциализации людей всех поколений, лишившихся идентификации в результате социально-экономических трансформаций конца 1980-х - 1990-х гг.